Карл Линней [1975, худож. В. Бескаравайный] - Вера Михайловна Корсунская

духовенству. Уборку полей и заготовку сена для домашнего скота, принадлежавшего священникам, производило население.

Но многие из них и этим не довольствовались. Они обратили в статью дохода давний обычай — выдачу за своей подписью аттестатов прислуге и батракам. Без хорошего аттестата от пастора никто не возьмет работника или работницу на ферму. За хороший аттестат духовенство брало деньги, и немалые.

Пастор Нильс всей душой осуждал священников за корыстолюбие. Он сам и его семья стремились помочь прихожанам, если с кем из них случалась беда. К пастору и его жене шли за советом в семейных делах, за лекарством, за семенами. Шли просто поговорить, вместе выкурить трубку. Соберутся к дому пастора, сядут полукругом и разговаривают не спеша, с достоинством. Потом посмотрят сад и, также не спеша, разойдутся.

А сад у пастора редкостный во всей провинции Смоландии. Небольшой, но в нем собраны растения из ближних мест и выписанные издалека. Все свободные часы пастор Нильс работал у себя в саду. Сорок лет прожил он в Стенброхульте, и никогда не остывала его любовь к саду. Он приходил сюда утром, до службы в церкви, здесь обдумывал свои воскресные проповеди, заглядывал и поздно вечером, перед сном.

Жена пастора полюбила сад еще больше с того времени, как заметила, что ее первенец Карл — маленький Калле — страстно стремится к растениям. Ничто не могло так занять мальчика — ни игрушки, ни лакомство, — как новый цветок. С удивительной серьезностью малютка устремлял на него глаза, а потом переводил взгляд на мать, словно спрашивая: «Как его зовут?»

Теперь, когда Карла уже не было в Стенброхульте, его мать с особой нежностью приходила в сад и среди растений вспоминала о сыне. Вот здесь он шел по дорожке, ступая еще неверными шагами. Этот кустик Калле принес из рощи и сам посадил. Пастор Нильс задумчиво смотрел, как она молча переходит от растения к растению. Он великолепно знал, о чем она думает, о ком грустит.

— Помнишь его прогулку с тобой — первый урок ботаники? — однажды сказала Христина, подойдя к мужу.

— Как же не помнить. Он и тогда был решительным. Что, лет четырех был Калле?

— Исполнилось четыре года. Как он смотрел на тебя! Прямо в рот, когда ты называл растения. Тогда-то мы и дали ему место для отдельного садика…

Пастор Нильс выбил трубку и медленно заложил новую порцию табака, но не стал закуривать, смотря куда-то вдаль, поверх головы жены, кустарников и трав.

Он все очень хорошо помнит. Это было в воскресенье. К ним пришли соседи, и все решили отправиться на ту сторону озера. День был теплый, солнечный. Христина взяла с собой Калле.

Дорогой разговорились о растениях. Пастор Нильс срывал некоторые из них, называл и объяснял свойства. Друзья, сельские жители, с большим вниманием слушали, спрашивали: ядовиты эти растения или полезны, можно ли ввести их в культуру? Живая, веселая беседа о растениях заняла внимание всех.

Маленький Калле с таким жаром смотрел на отца, так проникновенно слушал, как будто желал запомнить его слова на всю жизнь. Ему хотелось узнать названия всех растений, и он все переспрашивал отца. Наконец тот сказал, чтобы мальчик старался запоминать названия с первого раза, потому что повторений больше не будет. И Калле сосредоточил все свои силы, напряг всю свою волю, внимание, чтобы удержать в памяти рассказы отца. Глаза у него засверкали огнем.

Мать даже испугалась за состояние здоровья мальчика и прижала его к себе. Он умоляюще посмотрел на нее: «Не мешай, прошу тебя, мама», — и движением глаз указал на отца и растение, которое тот держал в руке. Кажется, это была орхидея.

Первый урок ботаники заставил родителей заметить интерес ребенка к растениям. Ни одного дня мальчик не мог провести, не задавая отцу вопросов о них. Все дни, если только не удерживала дома непогода, он проводил в саду с доброй и умной матерью. Родители отвели ему место для нескольких грядок — садик Калле. Сюда приносил он понравившиеся растения и заботливо выхаживал их.

— С гимназией вышло не очень ладно, аттестат у Карла не радует, но будем надеяться на создателя и его милость, — заключил пастор Нильс.

— И почтенного профессора Гумеруса, — добавила Христина. — Он, разумеется, не откажется помочь нашему Карлу. А потом мы попытаемся сберечь еще немного денег для него.

У родителей Карла Линнеуса было вполне достаточно оснований тревожиться за судьбу сына: не везло ему с учением. С самых ранних лет с мальчиком происходило, на их взгляд, что-то непонятное. Все окружающие, как и отец с матерью, находили его смышленым, любознательным ребенком. Вопросами о цветке, листьях, жуках он ставил в тупик своих наставников.

В то же время, как только дело касалось учения, Калле придумывал всякие причины, чтобы хоть как-нибудь оттянуть уроки. Казалось, растения, сад так вошли в его душу, в такой степени заняли воображение, что больше не осталось места ни для чего другого, кроме этой единственной страсти.

Отец охотно поощрял любовь Карла к растениям. Он и сам их очень любил, но считал увлечение ими вторым делом. Первое же, самое главное дело сына — готовиться к духовному званию.

Первенец должен наследовать приход отца. И вот семилетний Карл начинает учиться, а вместе с этим настает пора страданий для него и для его родителей. Дня не проходило спокойно: Карл бежал от уроков, от учителя. Всем своим маленьким существом бунтовал он против формальных начал обучения.

И теперь, когда все это уже миновало и Карл стучится в дверь Лундского университета, мать все еще не может забыть огорчений и слез — своих и сына — в те годы.

Сколько настойчивости пришлось ей проявлять изо дня в день, чтобы посадить сына за уроки. Для этого надо было прежде всего вытащить его из садика, где он пропадал целыми днями, прячась в кустарнике, между грядками.

Да он же тупица!

— Подальше от этого сада! Пусть едет в Векшьё, — решил отец. Векшьё — уездный городок в тридцати милях от Стенброхульта.

Здесь Карла ждали настоящие страдания. Можно без преувеличения сказать, что в низшей грамматической школе, в которой он проучился целых пять лет, начиная с 1716 года, легко было отупеть, потерять интерес к живому знанию, с головой погрузившись в зубрежку. Только ее и ее требовали, только ее и признавали педагоги этой школы. Они отравляли сердце детей своей грубостью и жестокостью.

В школе не было места улыбке ребенка,